Читать книгу "Из жизни карамели  - Виктория Платова"

– Как же не распаляться, кисонька, когда сутенеров по центральным каналам показывают в самый что ни на есть прайм-тайм! И ни слова осуждения, заметь! О-о, куда мы идем, куда мы заворачиваем?!!

– А что же тут осуждать? Зарабатывает человек как может. И никого при этом не убивает, заметь. Не грабит, не насилует…

– Только… это… растлевает, – к месту вспомнил пафосное слово Рыба. – Принародно и почти что в прямом эфире.

Пожароопасную мысль о растлении Рахиль Исааковна не поддержала, более того – отнеслась к бесстыжему аферюге с плохо скрываемым одобрямсом. Раздосадованный таким поворотом дела, Рыба хотел плюнуть и в жену, но слюна, к счастью, кончилась. Все ее стратегические запасы ушли на П. Листермана, и для их восстановления потребовалось целых две недели. В течение которых Рыба то и дело возвращался к мокрогубому и плохо выбритому своднику и посылал в его адрес мысленные проклятья. По прошествии двух недель Рыба решил действовать. Он даже сочинил некое подобие плана операции, включавшее в себя семь пунктов:

1. Купить оружие (снайперскую винтовку).

2. Доехать до Рублевки на рейсовом автобусе, вычислить особняк сутенера и занять главенствующую по отношению к особняку высоту.

3. Грохнуть сутенера и оставить на его трупе заранее приготовленную записку: «Герои Шипки. Месть и Закон».

4. Явиться в ментовскую с повинной и потребовать открытого судебного процесса с присутствием электронных и печатных СМИ.

5. Использовать открытый судебный процесс как трибуну для изложения взглядов относительно сутенерства как госидеологии. А также коррупции как госидеологии, поклонения золотому тельцу как госидеологии, гламура как госидеологии. И прочих отвратительных вещей как госидеологии.

6. Прославиться на ближайшие полгода как Уловимый Мститель.

7. Сесть на ближайшие десять лет и освободиться условно-досрочно через девять с половиной – из колонии строгого режима.

Но от плана пришлось отказаться, поскольку уже первый пункт о снайперской винтовке оказался невыполнимым. В оружейном магазине «Левша» снайперскую винтовку Рыбе не продали. Ружье-двустволку не продали тоже, сославшись на то, что у Рыбы нет соответствующих документов вроде охотничьего билета и некоторого количества справок – от нарколога, от психиатра и из все той же ментовки, куда Рыба-Молот собирался явиться с повинной. Чтобы не уходить с пустыми руками, Рыба зачем-то купил себе газовый баллончик. Но отправляться в пасть к аферюге международного масштаба, вооружившись одним лишь баллончиком, было совсем уж глупистикой. И Рыба, вздохнув, похерил карьеру Уловимого Мстителя и, по своему обыкновению, тут же переключился на другие, столь же малоосуществимые мечты. И впоследствии, встречая П. Листермана то в одной, то в другой телепрограмме, он больше не плевался, а говорил добродушно:

– Повезло тебе, сукин сын Листерман! Давно бы в могиле лежал, если бы не моя доброта…

Вряд ли тринадцать вьетнамских лягушек были ставленницами Листермана. Но мысль о том, что все они – Царевны (читай – супермодели, актрисы и харизматичные прыгуньи с шестом), не давала Рыбе покоя.

– Дорогусечки! – ласково позвал он и потер обручальное кольцо. – Где вы, кисоньки? Выходите, не стесняйтесь! Дядя Рыба вас не обидит! Дядя Рыба будет вас на руках носить!

Лягушки в полном составе проигнорировали призыв Рыбы.

Надо их как-нибудь по-другому завлечь, – решил он. – Применить тактику секса по телефону, бросить несколько рискованных фраз… Женщинам это нравится, хотя они и делают вид, что это им не нравится.

Еще через сорок минут первая – рискованная, с налетом легкой непристойности – фраза была готова. И Рыба открыл рот, чтобы произнести ее. Но получился совсем не секс по телефону, а:

– Français, si vous saviez! [28]

А потом:

– Marche ou crève! [29]

А потом:

– Arrêtez les tambours! [30]

Все эти непонятные словосочетания определенно выскользнули изо рта Рыбы. Да что там выскользнули – вышли, чеканя шаг. Рыба по привычке хотел испугаться, но куда там! – никакого страха не было в его сердце. А были лишь отвага и решительность – чувства, совсем не часто посещавшие повара Александра Бархатова.

И они были прекрасны, что и говорить!

Рыба наслаждался ими, пока не заснул под невесть откуда взявшееся потрескивание, радиопомехи и удивительную по силе воздействия колыбельную:

«Но разве сказано последнее слово? Разве нет больше надежды? Разве нанесено окончательное поражение? Нет!

Поверьте мне, ибо я знаю, что говорю: для Франции ничто не потеряно. Мы сможем в будущем одержать победу теми же средствами, которые нанесли нам поражение.

Ибо Франция не одинока! Она не одинока! Она не одинока!..

Что бы ни произошло, пламя французского сопротивления не должно погаснуть и не погаснет!..»

Заснув, Рыба увидел сон.

И это был самый удивительный сон в его жизни. Ему снились затянутый маскировочной сеткой Лондон и притихший Париж, Черчилль, Трумэн, Эдит Пиаф, Эйзенхауэр с Аденауэром, Алжир и алжирские повстанцы, ООН, Никита Хрущев, Эвианские соглашения, эскадрилья «Нормандия-Неман», праворадикальная террористическая организация «Organisation armee secrete», студенческие волнения, открытые автомобили, трансатлантические перелеты, «Европа отечеств», коллаборационист Петен в заключении – и много, много чего другого.

Рыба-Молот, как он есть, не знал и половины промелькнувших во сне персонажей, событий и мест. Но спящему – длинноногому и длиннорукому – Рыбе все они казались знакомыми и привычными, и к каждому он испытывал совершенно определенные чувства. Сформированные изнутри, а не под воздействием внешних факторов.

Во сне он чувствовал себя облеченным властью, немного усталым, неудовлетворенным и удовлетворенным одновременно и исполненным веры, ибо…

Ибо…

Ибо Франция не одинока! Она не одинока! Она не одинока!..

С этим торжественным гимном на устах Рыба проснулся. А проснувшись, снова стал Рыбой-Молотом и даже забыл, что Аденауэра зовут Конрад, а Эйзенхауэра – Дуайт.

Его встретил легкий гул, идущий отовсюду. Гулом и странными гортанными шепотами была заполнена вся комната. Приоткрыв сначала один глаз, а потом другой, Рыба чуть не свалился с кровати:

лягушки!

Их было много больше, чем тринадцать. Много, много больше!

Не концерт Земфиры, конечно. И не концерт Мадонны. Но клубному выступлению Жанны Фриске их количество вполне соответствовало.